4826 
Что такое любовь? Вопрос, поднимаемый наукой, романтическими гетеронормативными комедиями и хотя бы раз кажд_ой из нас. Ознакомившись с различной информацией по этому поводу, мы в конечном итоге представляем любовь как синтез биологии и социокультурного.
Понимание «романтической любви» меняется в ходе эволюции культуры. Чем более усложняются коммуникации, тем более сложной становится сама любовь. Однажды в букинистической лавке мне попался на глаза французский рыцарский роман ХV века «Прекрасная Магелона». Не секрет, что времена рыцарей незаслуженно романтизированы, но меня все же поразило описание любви в этой книге, которая, в отличие от стилизаций, на самом деле является зеркалом эпохи. Любовь для главного героя — желание сексуально овладеть красивой юной девушкой, чья личность его совершенно не интересует. Познание личности в Средние века попросту не являлось атрибутом любви. Именно такое представление о любви было абсолютной нормой и отображало царившее в Европе христианское религиозное мировоззрение, к Позднему средневековью окончательно искаженное Церковью, которая нивелировала индивидуальность.
С точки зрения философии (одной из множества), любовь — это метафизический опыт, наличие которого мы не можем опровергнуть, апеллируя к его культурно сконструированному характеру. Это чистое метафизическое состояние, которое мы получаем в сухом остатке, отбрасывая все его атрибуты. Именно поэтому так сложно ответить на вопрос «Почему ты любишь этого человека?». Мы не любим кого-то за красоту, характер и т. д. Это то, что мы любим в человеке, но это не ответ на вопрос «почему?». В сухом остатке мы имеем «просто люблю — и все»: это и есть тот самый неопровержимый рациональностью опыт. Такая точка зрения лично мне близка.
Однако куда более интересным мне кажется вопрос фрейминга. То есть не то, чем любовь является на самом деле c точки зрения науки или как менялось ее понимание в ходе истории, а то, в какую норму она вписана. Какую любовь одобряет патриархат?
Забегу наперед — иерархичную и насильственную. На первый взгляд это может показаться странным, но я все же позволю себе развить эту мысль. Патриархат — это система, основными характеристиками которой являются иерархия, дихотомия «угнетатель—угнетенный» и насилие. Различные институты и институции не только существуют для поддержания «нормы», монополистом которой является власть, но и функционируют согласно патриархальному порядку. Система исторгает элементы, которые не способны работать по правилам системы и на ее благо. Феминизм в данном случае — возможность изменить саму систему. Таким образом, тот вариант «настоящей любви», который предлагает патриархат и который так ярко представляет массовая культура, — это всего лишь удобный властному дискурсу фрейм, поддерживающий существующий порядок.
Антропологиня Хелен Харрис в своей диссертации приводит такие характеристики романтической любви:
- желание быть рядом и вместе, физически и эмоционально, предполагая взаимность чувств;
- идеализация объекта влюбленности;
- эксклюзивность и исключительность чувств;
- постоянные мысли об объекте, заполняющие повседневность;
- эмоциональная зависимость;
- перестройка иерархии жизненных приоритетов и мотивации в пользу отношений;
- чувство эмпатии и потребность в обоюдной заботе.
В психологии отношения с такими характеристиками называются созависимыми. В таких отношениях личность «я» растворяется в идее «мы». К этим характеристикам стоит добавить, что массовая культура и «норма», которую она отображает, также изображают любовь преимущественно как публичные моногамные гетеросексуальные отношения с интимной близостью, логическим продолжением которых должно стать официальное бракосочетание и рождение детей.
Но вот незадача: реальная жизнь и живые чувства гораздо сложнее, чем схемы, которые нам для них предлагают. Не может быть универсальной для всех формы любви и взаимодействия в ее рамках. К такой, казалось бы, простой, на первый взгляд, мысли я шла достаточно долго, через ряд серийной созависимой моногамии и через обсессивные влюбленности, которые наносили значительный эмоциональный урон и идеально вписывались в представление о «настоящей любви».
Работа над собой дала возможность переосмыслить понимание любви. В какой-то момент я обнаружила, что мне очень сложно отделить дружескую любовь от романтической, любовь к Человеку от любви к конкретному человеку. Я поняла, что это искусственное разделение не отражает моих реальных чувств к людям. Такое положение дел я не замечала долгие годы, и оно стало для меня внутренним открытием, когда я уже достаточно долго была феминисткой и активисткой. Мое сформированное феминистское сознание стало почвой для переоткрытия значения чувств.
Например, я вспоминаю себя в подростковом возрасте. У меня была подруга, которую я очень любила и ко всем ревновала. Но мне было даже неприятно представить нас вместе в физическом плане. Что это было: дружба или влюбленность?
Или, скажем, лет семь спустя у меня был друг. Очень красивый, умный и необычный, он понимал меня, как никто другой. В нем все было идеально. Нам было очень хорошо вместе. Но я его не любила. Всем нутром я знала, что не испытываю к нему той самой любви, кроме любви, которую я испытываю ко всему живому и прекрасному. Это в свое время было для меня шоком. Ведь как так: налицо все составляющие любви, но почему-то нет ее самой. Я стала думать, что, возможно, со мной что-то произошло. И даже чувствовала себя виноватой за то, что я не влюблена до одури, до желания полного слияния. Но со мной было все в порядке.
Я перебираю в голове дальше. Моя большая любовь, та самая, что до одури. Несколько лет совместной жизни. Я любила, как надо: с истерзывающей ревностью, полным неуважением к личному пространству и другими деструктивными элементами. Но мне периодически очень нравились другие люди, я влюблялась, и это вызывало волну ненависти к себе за то, что я своими руками и чувствами к другим разрушаю «большую и прекрасную» любовь. Так что, по правилам это была не настоящая любовь? А можно ли вообще называть любовью причинение эмоционального вреда другому человеку?
Любовь в патриархальном обществе часто служит оправданием мизогинии. Исследовательница Сьена Кристиан в статье «Любовь в мизогинном обществе» пишет, что идеология любви процветает там, где не могут быть в полной мере использованы насилие и власть. Ученая подчеркивает существующий парадокс: мужчины могут, как они считают, любить женщину, которую знают близко, но при этом угнетать женщин на системном уровне. И на самом деле ни о какой любви в данном случае речи идти не может. На мой взгляд, это касается не только мужчины и женщины, это универсальная схема патриархального варианта потребительной любви, в которой роли могут распределяться независимо от гендерной идентичности, а зависимо от того, в чьих руках больший ресурс власти и привилегий.
«Идеология и дискурс любви сбивают с толку и угнетают женщин; мы так часто верим в существование настоящей любви, что каждый акт насилия над женщинами или неуважения к ним не рассматривается как элемент мизогинии. Поскольку дискурс и идеология искажают реалии настоящего женского опыта любви...» — пишет Кристиан.
Все эти годы моя проблема была лишь в том, что патриархальная культура навязывала мне представление о «правильной» форме любви и дружбы. Тогда я задумалась над тем, как бы выглядели любовь и дружба в мире, где феминизм победил.
Любовь перестанет дифференцироваться: на «настоящую любовь», «романтическую», «дружбу» и т. д. Это будет испытываемое чувство, не ограниченное шаблонами и ширмами. Любовь в феминистском мире будет основана на равенстве, освобождении и реальном чувственном индивидуальном опыте. Включая любовь к себе как заботу о себе и ощущение личного безопасного пространства. Именно любовь и уважение к себе являются неотъемлемой частью построения поистине партнерских отношений. Любовь в обществе равенства и разнообразия будет лишена черт созависимых отношений, ведь в ее основе не будет лежать отображение патриархальной иерархии и насилия.
«В мире феминизма любовь не будет замыливать глаза перед лицом реальности жестких и неравных условий для женщин, потому что такие условия перестанут быть нашей реальностью», — пишет феминистка Сьена Кристиан.
Что касается того, что мы называем дружбой. Нередко можно услышать мнение, что дружба — это любовь без секса. Достаточно примитивно, но отображает то, как дружба понимается в патриархальном обществе. Общество равенства и партнерства невозможно без солидарности. Патриархат же предлагает друзьям исключительное место в жизни друг друга. То есть дружбу как ограниченную солидарность по признаку близости. Подобно тому, как мужчина предлагает особое отношение для «своей» женщины, при этом угнетая всех остальных женщин. Солидарность в справедливом обществе перестанет быть ограниченной привилегией, которая предоставляется эксклюзивно по праву дружбы. Даже несмотря на устоявшийся круг особенно близких людей, для которых мы всегда будем готовы сделать больше, чем для других. Дружба станет частью того, что мы называем любовью, не предавая этому одной жесткой рамки.
Как уже говорилось ранее, в патриархальном обществе логическим результатом романтической любви, по идее, должен стать официальный брак и рождение потомства. Семья как система кровного родства состоит из конкретных форм социально организованной сексуальности. Она является элементом социальных систем и всегда связана с политической и экономической организацией общества.
Семья в том виде, в котором мы встречаем ее на страницах школьных учебников (мама, папа, дети), — одна из наиболее мощных и устоявшихся форм эксплуатации женщин. Семья, в основе которой лежит шаблон и иерархия, — это клейстер для поддержания унормирования патриархального порядка и капитализма, который является непременным сопровождающим патриархата. Об этом блестяще пишет с неомарксистских позиций исследовательница Гейл Рубин в своей работе «Обмен женщинами».
«...что такое женщина, привязанная к дому (domesticated woman)? Самка определенного биологического вида. Одно объяснение стоит другого. Женщина есть женщина. Она становится прислугой, женой, движимым имуществом, девочкой с обложки “Плейбоя”, проституткой или живым диктофоном лишь в системе определенных отношений. Вне этих отношений она является прислужницей мужчины не в большей степени, чем золото само по себе является деньгами, и т. д.», — пишет Рубин.
Возникает вопрос: останется ли форма семьи прежней в обществе, выстроенном на принципах феминизма? Брак как форма фиксации семейных отношений с обязательным совместным проживанием и потомством, на мой взгляд, однозначно изживет себя как массовое явление. Семья перестанет быть формой подтверждения любви, которая, к тому же, сама поменяет свое определение. Это не значит, что люди перестанут вести совместный быт или заводить детей. Это означает, что исчезнет одна строго регламентированная государством норма. «Нормой» станет разнообразие различных форм взаимоотношений. Не только моногамная гетеросексуальная семья, но и «бостонский брак» (совместное сожительство двух женщин-подруг), коммуны, полиамурные партнерства и т. д. Равные права для всех и свобода выбора не будут восприниматься как угроза для тех, кого устраивают такие модели отношений, являющиеся «нормой» сейчас, поскольку на самом деле они никогда не были и не представляют угрозу для чьего-либо личного счастья. То есть, как мы видим, в этом ряду найдется место и для «обычной» семьи, но она уже не будет единственной нормой и идеалом. Семья перестанет быть священной коровой, поддержание образа святости которой выгодно для нерушимости патриархального порядка. Поскольку не станет самого патриархального порядка, в котором так называемые «семейные ценности» обеспечивают его стабильность.
